ссоры начинались из таких поводов, что
невозможно бывало после, когда они кончались, вспомнить из-за чего. Рассудок
не поспевал подделать под постоянно существующую враждебность друг к другу
достаточных поводов. Но еще поразительнее была недостаточность предлогов
примиренья. Иногда бывали слова, объяснения, даже слезы, но иногда... ох
гадко и теперь вспомнить - после самых жестоких слов друг другу вдруг молча
взгляды, улыбки, поцелуи, объятия... Фу, мерзость! Как я мог не видеть всей
гадости этого тогда...
- Ведь что, главное, погано,- начал он,- предполагается в теории, что
любовь есть нечто идеальное, возвышенное, а на практике любовь ведь есть
нечто мерзкое, свиное, про которое и говорить и вспоминать мерзко и стыдно.
Ведь недаром же природа сделала то, что это мерзко и стыдно. А если мерзко и
стыдно, то так и надо понимать. А тут, напротив, люди делают вид, что
мерзкое и стыдное прекрасно и возвышенно. Какие были первые признаки моей
любви? А те, что я предавался животным излишествам, не только не стыдясь их,
но почему-то гордясь возможности этих физических излишеств, не думая притом
нисколько не только о ее духовной жизни, но даже и об ее физической жизни. Я
удивлялся, откуда бралось наше озлобление друг к другу, а дело было
совершенно ясно: озлобление это было не что иное, как протест человеческой
природы против животного, которое подавляло ее.
И вот для женщины только два выхода: один - сделать из себя урода,
уничтожить или уничтожать в себе по мере надобности способность быть
женщиной, то есть матерью, для того чтобы мужчина мог спокойно и постоянно
наслаждаться; или другой выход, даже не выход, а простое, грубое, прямое
нарушение законов природы, который совершается во всех так называемых
честных семьях. А именно тот, что женщина, наперекор своей природе, должна
быть одновременно и беременной, и кормилицей, и любовницей, должна быть тем,
до чего не спускается ни одно животное. И сил не может хватить. И оттого в
нашем быту истерики, нервы, а в народе - кликуши. Вы заметьте, у девушек, у
чистых, нет кликушества, только у баб, и у баб, живущих с мужьями. Так у
нас. Точно так же и в Европе. Все больницы истеричных полны женщин,
нарушающих закон природы. Но ведь кликуши и пациентки Шарко - это совсем
увечные, а полукалек женщин полон мир. Ведь только подумать, какое великое
дело совершается в женщине, когда она понесла плод или когда кормит
родившегося ребенка. Растет то, что продолжает, заменяет нас. И это-то
святое дело нарушается - чем же? - страшно подумать! И толкуют о свободе,
правах женщин. Это все равно, что людоеды откармливали бы людей пленных на
еду и вместе с тем уверяли бы, что они заботятся о их правах и свободе.
Все это было ново и поразило меня.
- Так как же? Если так, то,- сказал я,- выходит, что любить жену можно
раз в два года, а мужчина...
- Мужчине необходимо,- подхватил он. - Опять милые жрецы науки уверили
всех. Я бы им, этим волхвам, велел исполнять должность тех женщин, которые,
по их мнению, необходимы мужчинам, что бы они тогда заговорили? Внушите
человеку, что ему необходима водка, табак, опиум, и все это будет
необходимо. Выходит, что бог не понимал того, что нужно, и потому, не
спросившись у волхвов, дурно устроил. Извольте видеть, дело не сходится.
Мужчине нужно и необходимо, так решили они, удовлетворять свою похоть, а тут
замешалось деторождение и кормление детей, мешающие удовлетворению этой
потребности. Как же быть-то? Обратиться к волхвам, они устроят. Они и
придумали. Ох, когда это развенчаются эти волхвы с своими обманами? Пора!
Дошло уже вот докуда, с ума сходят и стреляются, и все от этого. Да как же
иначе? Животные как будто знают, что потомство продолжает их род, и держатся
известного закона в этом отношении. Только человек этого знать не знает и не
хочет. И озабочен только тем, чтобы иметь как можно больше удовольствия. И
это кто же? Царь природы, человек. Ведь вы заметьте, животные сходятся
только тогда, когда могут производить потомство, а поганый царь природы -
всегда, только бы приятно. И мало того, возводит это обезьянье занятие в
перл создания, в любовь. И во имя этой любви, то есть пакости, губит - что
же? - половину рода человеческого. Из всех женщин, которые должны бы быть
помощницами в движении человечества к истине и благу, он во имя своего
удовольствия делает не помощниц, но врагов. Посмотрите, что тормозит повсюду
движение человечества вперед? Женщины. А отчего они такие? А только от
этого. Да-с, да-с,- повторил он несколько раз и стал шевелиться, доставать
папиросы и курить, очевидно желая несколько успокоиться.
Рабство женщины ведь только в том, что люди
желают и считают очень хорошим пользоваться ею как орудием наслаждения.
невозможно бывало после, когда они кончались, вспомнить из-за чего. Рассудок
не поспевал подделать под постоянно существующую враждебность друг к другу
достаточных поводов. Но еще поразительнее была недостаточность предлогов
примиренья. Иногда бывали слова, объяснения, даже слезы, но иногда... ох
гадко и теперь вспомнить - после самых жестоких слов друг другу вдруг молча
взгляды, улыбки, поцелуи, объятия... Фу, мерзость! Как я мог не видеть всей
гадости этого тогда...
- Ведь что, главное, погано,- начал он,- предполагается в теории, что
любовь есть нечто идеальное, возвышенное, а на практике любовь ведь есть
нечто мерзкое, свиное, про которое и говорить и вспоминать мерзко и стыдно.
Ведь недаром же природа сделала то, что это мерзко и стыдно. А если мерзко и
стыдно, то так и надо понимать. А тут, напротив, люди делают вид, что
мерзкое и стыдное прекрасно и возвышенно. Какие были первые признаки моей
любви? А те, что я предавался животным излишествам, не только не стыдясь их,
но почему-то гордясь возможности этих физических излишеств, не думая притом
нисколько не только о ее духовной жизни, но даже и об ее физической жизни. Я
удивлялся, откуда бралось наше озлобление друг к другу, а дело было
совершенно ясно: озлобление это было не что иное, как протест человеческой
природы против животного, которое подавляло ее.
И вот для женщины только два выхода: один - сделать из себя урода,
уничтожить или уничтожать в себе по мере надобности способность быть
женщиной, то есть матерью, для того чтобы мужчина мог спокойно и постоянно
наслаждаться; или другой выход, даже не выход, а простое, грубое, прямое
нарушение законов природы, который совершается во всех так называемых
честных семьях. А именно тот, что женщина, наперекор своей природе, должна
быть одновременно и беременной, и кормилицей, и любовницей, должна быть тем,
до чего не спускается ни одно животное. И сил не может хватить. И оттого в
нашем быту истерики, нервы, а в народе - кликуши. Вы заметьте, у девушек, у
чистых, нет кликушества, только у баб, и у баб, живущих с мужьями. Так у
нас. Точно так же и в Европе. Все больницы истеричных полны женщин,
нарушающих закон природы. Но ведь кликуши и пациентки Шарко - это совсем
увечные, а полукалек женщин полон мир. Ведь только подумать, какое великое
дело совершается в женщине, когда она понесла плод или когда кормит
родившегося ребенка. Растет то, что продолжает, заменяет нас. И это-то
святое дело нарушается - чем же? - страшно подумать! И толкуют о свободе,
правах женщин. Это все равно, что людоеды откармливали бы людей пленных на
еду и вместе с тем уверяли бы, что они заботятся о их правах и свободе.
Все это было ново и поразило меня.
- Так как же? Если так, то,- сказал я,- выходит, что любить жену можно
раз в два года, а мужчина...
- Мужчине необходимо,- подхватил он. - Опять милые жрецы науки уверили
всех. Я бы им, этим волхвам, велел исполнять должность тех женщин, которые,
по их мнению, необходимы мужчинам, что бы они тогда заговорили? Внушите
человеку, что ему необходима водка, табак, опиум, и все это будет
необходимо. Выходит, что бог не понимал того, что нужно, и потому, не
спросившись у волхвов, дурно устроил. Извольте видеть, дело не сходится.
Мужчине нужно и необходимо, так решили они, удовлетворять свою похоть, а тут
замешалось деторождение и кормление детей, мешающие удовлетворению этой
потребности. Как же быть-то? Обратиться к волхвам, они устроят. Они и
придумали. Ох, когда это развенчаются эти волхвы с своими обманами? Пора!
Дошло уже вот докуда, с ума сходят и стреляются, и все от этого. Да как же
иначе? Животные как будто знают, что потомство продолжает их род, и держатся
известного закона в этом отношении. Только человек этого знать не знает и не
хочет. И озабочен только тем, чтобы иметь как можно больше удовольствия. И
это кто же? Царь природы, человек. Ведь вы заметьте, животные сходятся
только тогда, когда могут производить потомство, а поганый царь природы -
всегда, только бы приятно. И мало того, возводит это обезьянье занятие в
перл создания, в любовь. И во имя этой любви, то есть пакости, губит - что
же? - половину рода человеческого. Из всех женщин, которые должны бы быть
помощницами в движении человечества к истине и благу, он во имя своего
удовольствия делает не помощниц, но врагов. Посмотрите, что тормозит повсюду
движение человечества вперед? Женщины. А отчего они такие? А только от
этого. Да-с, да-с,- повторил он несколько раз и стал шевелиться, доставать
папиросы и курить, очевидно желая несколько успокоиться.
Рабство женщины ведь только в том, что люди
желают и считают очень хорошим пользоваться ею как орудием наслаждения.