Это пока здоровье. И то мученье. Но уж если заболел, тогда кончено.
Совершенный ад. Предполагается, что болезнь можно лечить и что есть такая
наука и такие люди - доктора, и они знают. Не все, но самые лучшие знают. И
вот ребенок болен, и надо попасть на этого самого лучшего, того, который
спасает, и тогда ребенок спасен; а не захватил этого доктора или живешь не в
том месте, где живет этот доктор,- и ребенок погиб. И это не ее
исключительная вера, а это вера всех женщин ее круга, и со всех сторон она
слышит только это: у Екатерины Семеновны умерло двое, потому что не позвали
вовремя Ивана Захарыча, а у Марьи Ивановны Иван Захарыч спас старшую
девочку; а вот у Петровых вовремя, по совету доктора, разъехались по
гостиницам - и остались живы, а не разъехались - и померли дети. А у той был
слабый ребенок, переехали, по совету доктора, на юг - и спасли ребенка. Как
же тут не мучаться и не волноваться всю жизнь, когда жизнь детей, к которым
она животно привязана, зависит от того, что она вовремя узнает то, что
скажет об этом Иван Захарыч. А что скажет Иван Захарыч, никто не знает,
менее всего он сам, потому что он очень хорошо знает, что он ничего не знает
и ничему помочь не может, а сам только виляет как попало, чтобы только не
перестали верить, что он что-то знает. Ведь если бы она была совсем
животное, она так бы не мучалась; если же бы она была совсем человек, то у
ней была бы вера в бога, и она бы говорила и думала, как говорят верующие
бабы: "Бог дал, бог и взял, от бога не уйдешь". Она бы думала, что жизнь и
смерть как всех людей, так и ее детей вне власти людей, а во власти только
бога, и тогда бы она не мучалась тем, что в ее власти было предотвратить
болезни и смерти детей, а она этого не сделала. А то для нее положение было
такое: даны самые хрупкие, подверженные самым бесчисленным бедствиям, слабые
существа. К существам этим она чувствует страстную, животную привязанность.
Кроме того, существа эти поручены ей, а вместе с тем средства сохранения
этих существ скрыты от нас и открыты совсем чужим людям, услуги и советы
которых можно приобретать только за большие деньги, и то не всегда.
Вся жизнь с детьми и была для жены, а потому и для меня, не радость, а
мука. Как же не мучаться? Она и мучалась постоянно. Бывало, только что
успокоимся от какой-нибудь сцены ревности или просто ссоры и думаем пожить,
почитать и подумать; только возьмешься за какое-нибудь дело, вдруг
получается известие, что Васю рвет, или Маша сходила с кровью, или у Андрюши
сыпь, ну и конечно, жизни уж нет. Куда скакать, за какими докторами, куда
отделить? И начинаются клистиры, температуры, микстуры и доктора. Не успеет
это кончиться, как начинается что-нибудь другое. Правильной, твердой
семейной жизни не было. А было, как я вам говорил, постоянное спасение от
воображаемых и действительных опасностей. Так ведь это теперь в большинстве
семей. В моей же семье было особенно резко. Жена была чадолюбива и
легковерна.
Так что присутствие детей не только не улучшало нашей жизни, но
отравляло ее. Кроме того, дети - это был для нас новый повод к раздору. С
тех пор как были дети и чем больше они росли, тем чаще именно сами дети были
и средством и предметом раздора. Не только предметом раздора, но дети были
орудием, борьбы; мы как будто дрались друг с другом детьми. У каждого из нас
был свой любимый ребенок - орудие драки. Я дрался больше Васей, старшим, а
она Лизой. Кроме того, когда дети стали подрастать и определились их
характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекли
каждый на свою сторону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в
нашей постоянной войне, не до того было, чтобы думать о них. Девочка была
моя сторонница, мальчик же старший, похожий на нее, ее любимец, часто был
ненавистен мне.
Совершенный ад. Предполагается, что болезнь можно лечить и что есть такая
наука и такие люди - доктора, и они знают. Не все, но самые лучшие знают. И
вот ребенок болен, и надо попасть на этого самого лучшего, того, который
спасает, и тогда ребенок спасен; а не захватил этого доктора или живешь не в
том месте, где живет этот доктор,- и ребенок погиб. И это не ее
исключительная вера, а это вера всех женщин ее круга, и со всех сторон она
слышит только это: у Екатерины Семеновны умерло двое, потому что не позвали
вовремя Ивана Захарыча, а у Марьи Ивановны Иван Захарыч спас старшую
девочку; а вот у Петровых вовремя, по совету доктора, разъехались по
гостиницам - и остались живы, а не разъехались - и померли дети. А у той был
слабый ребенок, переехали, по совету доктора, на юг - и спасли ребенка. Как
же тут не мучаться и не волноваться всю жизнь, когда жизнь детей, к которым
она животно привязана, зависит от того, что она вовремя узнает то, что
скажет об этом Иван Захарыч. А что скажет Иван Захарыч, никто не знает,
менее всего он сам, потому что он очень хорошо знает, что он ничего не знает
и ничему помочь не может, а сам только виляет как попало, чтобы только не
перестали верить, что он что-то знает. Ведь если бы она была совсем
животное, она так бы не мучалась; если же бы она была совсем человек, то у
ней была бы вера в бога, и она бы говорила и думала, как говорят верующие
бабы: "Бог дал, бог и взял, от бога не уйдешь". Она бы думала, что жизнь и
смерть как всех людей, так и ее детей вне власти людей, а во власти только
бога, и тогда бы она не мучалась тем, что в ее власти было предотвратить
болезни и смерти детей, а она этого не сделала. А то для нее положение было
такое: даны самые хрупкие, подверженные самым бесчисленным бедствиям, слабые
существа. К существам этим она чувствует страстную, животную привязанность.
Кроме того, существа эти поручены ей, а вместе с тем средства сохранения
этих существ скрыты от нас и открыты совсем чужим людям, услуги и советы
которых можно приобретать только за большие деньги, и то не всегда.
Вся жизнь с детьми и была для жены, а потому и для меня, не радость, а
мука. Как же не мучаться? Она и мучалась постоянно. Бывало, только что
успокоимся от какой-нибудь сцены ревности или просто ссоры и думаем пожить,
почитать и подумать; только возьмешься за какое-нибудь дело, вдруг
получается известие, что Васю рвет, или Маша сходила с кровью, или у Андрюши
сыпь, ну и конечно, жизни уж нет. Куда скакать, за какими докторами, куда
отделить? И начинаются клистиры, температуры, микстуры и доктора. Не успеет
это кончиться, как начинается что-нибудь другое. Правильной, твердой
семейной жизни не было. А было, как я вам говорил, постоянное спасение от
воображаемых и действительных опасностей. Так ведь это теперь в большинстве
семей. В моей же семье было особенно резко. Жена была чадолюбива и
легковерна.
Так что присутствие детей не только не улучшало нашей жизни, но
отравляло ее. Кроме того, дети - это был для нас новый повод к раздору. С
тех пор как были дети и чем больше они росли, тем чаще именно сами дети были
и средством и предметом раздора. Не только предметом раздора, но дети были
орудием, борьбы; мы как будто дрались друг с другом детьми. У каждого из нас
был свой любимый ребенок - орудие драки. Я дрался больше Васей, старшим, а
она Лизой. Кроме того, когда дети стали подрастать и определились их
характеры, сделалось то, что они стали союзниками, которых мы привлекли
каждый на свою сторону. Они страшно страдали от этого, бедняжки, но нам, в
нашей постоянной войне, не до того было, чтобы думать о них. Девочка была
моя сторонница, мальчик же старший, похожий на нее, ее любимец, часто был
ненавистен мне.